Это тот случай, когда повезло обоим – и учителю, и ученику.
Молодой хирург нашел учителя, личность которого во многом сформировала его как специалиста и человека. Учитель приобрел не просто талантливого ученика, но настоящего единомышленника и соратника.
В декабре выдающемуся хирургу, профессору Александру Александровичу Вишневскому исполнилось бы 80 лет. Сегодня отделение торакальной хирургии, которым он руководил почти 40 лет, возглавляет его ученик – Алексей Александрович Печетов.
Что было главное в профессоре Вишневском как в учителе?
Методически и технически он не учил, как правильно держать скальпель. Он учил другому - стержневой составляющей самой хирургической науки, самой торакальной хирургии. Это было одно из главных.
Он мог довести какую-то операцию до совершенства, и она переставала его интересовать, - ему хотелось делать что-то новое. Он бесконечно разрабатывал и усовершенствовал всякие инструменты и приспособления, стремился сделать их более комфортными для врача и более безопасными для пациента. У него была потрясающая интуиция, он многие вещи видел на много ходов вперед...
Я всегда очень внимательно слушал и старался все запоминать, тем более что слушать его всегда было интересно… Его суждения о том, например, как надо было поступить в той или иной ситуации, были бесценными для меня. То, что я запомнил, мне до сих пор в жизни помогает, - я еще раз убеждаюсь, насколько он был прав.
«Стержневая составляющая» в чем, например, выражалась?
Например, в хирургическом отделении есть повседневная работа – она начинается с раннего утра: обход пациентов, больных в реанимации, осмотры, доклад дежурной бригады и так далее. Но на фоне этой рутинной практики надо уметь наблюдать, систематизировать, анализировать, делать выводы и тем самым улучшать результаты своей хирургической деятельности. А что в хирургической деятельности важно? Продлить жизнь пациенту, улучшить качество его жизни, чтобы твоя работа как можно дольше его радовала (или, наоборот, чтобы он как можно быстрее о ней забыл – значит, ты сделал все правильно).
Наблюдать, систематизировать, анализировать – и?
И добиваться того, чтобы труд твой был полезен другим, не прошел бесследно. Например, ты соперировал 40 интересных пациентов, надо этот опыт обобщить, проанализировать и оформить в виде научной статьи.
Многие считают, что хирургия – это реплицизм, ты научишься повторять то, что делает твой учитель, и этого достаточно. Но все гораздо сложнее. Ты можешь сто операций провести, но должен стремиться к тому, чтобы выполнить их немножко по-другому, немножко лучше. Прежде всего, надо думать. Если не будешь думать, никакого хирурга и врача из тебя не выйдет. В этом и был, наверное, тот самый стержень. Дать понять это ученику – и есть талант учителя, а не наставлять, не стоять с палкой-розгами… Я так же сейчас своих ребят воспитываю, ординаторов и молодых врачей.
«Многие считают, что хирургия – это реплицизм, ты научишься повторять то, что делает твой учитель, и этого достаточно. Но все гораздо сложнее. Ты можешь сто операций провести, но должен стремиться к тому, чтобы выполнить их немножко по-другому, немножко лучше».
А можете привести пример про интуицию?
Интуиция – это дар, но при этом огромный жизненный и хирургический опыт. И, как Александр Александрович любил говорить, «опыт моих предшественников», имея в виду отца и деда. Но красочный пример я здесь не смогу привести, все-таки это довольно интимная вещь – интуиция. А может, мне просто не хочется все секреты раскрывать…
Как строил профессор Вишневский отношения с подчиненными?
У нас в отделении – это знает каждый, кто здесь работал – существовало правило трех дисциплин (его ввел в свое время даже не Александр Александрович, а его отец). Первая - дисциплина в строю (если шеф сказал, нужно беспрекословно выполнять). Вторая - дисциплина дискуссий. Все на равных анализируют какое-то клиническое наблюдение, диагноз, и шеф спрашивает: что ты предложишь, а вы что думаете, а давайте позовем специалистов по рентгенодиагностике (он, кстати, любил ходить к Григорию Григорьевичу Кармазановскому, обсуждать с ним редкие заболевания, - иногда я присутствовал на этих встречах, это было завораживающе). Третья – дисциплина отдыха, когда мы могли сидеть за праздничным столом, отмечать чей-то юбилей, вести задушевные разговоры (естественно, понимая, с кем и о чем можно разговаривать).
«В торакальном отделении – это знает каждый, кто здесь работал – существовало правило трех дисциплин (его ввел в свое время даже не Александр Александрович, а его отец). Дисциплина в строю, дисциплина дискуссий, дисциплина отдыха».
(Торакальное отделение, 1974 г.)
Эти три вида дисциплины у вас в отделении по-прежнему актуальны?
Безусловно. Стараемся придерживаться традиций. Это здорово помогает.
Хочу добавить кое-что о дисциплине дискуссий (это была самая настоящая наука обучения). Как человек своего поколения шеф не очень разбирался в компьютерных технологиях. Помню, мы только начинали строить трехмерные реконструкции, когда можно было компьютерную томограмму грудной клетки оценить в разных проекциях – для него это было чудо какое-то, он искренне радовался. Так от нас, молодых врачей, он тоже получал новые знания, - было очень приятно. И соглашался с нашими доводами, когда мы предлагали свой вариант, опираясь на компьютерные данные, говорил: да, тут уже иная картинка, она позволяет взглянуть на болезнь по-другому.
«Как человек своего поколения шеф не очень разбирался в компьютерных технологиях. Помню, мы только начинали строить трехмерные реконструкции, – для него это было чудо какое-то, он искренне радовался. Так от нас, молодых врачей, он тоже получал новые знания, - было очень приятно».
(Торакальное отделение, 2012 г.)
Он хвалил вас, когда вы оказывались правы?
Скажем так, на эмоции в этом плане Александр Александрович был не щедр. Если он не ругался (а ругаться он умел), это было уже хорошо – значит, ты все делаешь как надо. Никогда не хвалил (в лицо, по крайней мере), это было не в его стиле. Делом надо было доказывать. Если ты делаешь работу хорошо и с душой, результаты говорят сами за себя.
Но поддержка ведь нужна моральная?
Когда что-то получалось, когда была выпущена качественная научная продукция, мог выразить одобрение. Но ты и сам должен был понимать, правильно сделал или неправильно. Этому шеф тоже учил, кстати. Самокритика очень важна в нашем деле, - если ты постоянно будешь ходить довольным, ничего хорошего не выйдет.
Он считал, что ежедневная работа вообще не должна вызывать эмоций, она должна быть, и все. А вот по части научных открытий был неуемным – до последних дней мечтал создать что-то, сделать операцию, которую еще никто не делал. Это свойственно людям амбициозным – он, безусловно, таковым являлся. Новые идеи и эксперименты приводили его в дикий восторг. И когда ты видел, что это доставляет ему удовольствие, тоже получал какие-то эмоциональные дивиденды, - от того, что делаешь все правильно. Это не похвала была, но удовлетворение от проделанной работы, - наверное, так можно сформулировать.
Вы уже были знакомы с профессором Вишневским, когда пришли в Институт?
Нет, я искал работу после ординатуры и пришел на собеседование к директору Института, академику Владимиру Дмитриевичу Федорову. Он долго меня интервьюировал, потом сказал, что хочет подумать, а через несколько дней пригласил снова: хочу познакомить вас с профессором Вишневским. Александр Александрович расспрашивал, где и у кого я учился. Я окончил ординатуру в Онкологическом научном центре имени Блохина. Сначала центр возглавлял академик Николай Николаевич Трапезников, потом - академик Михаил Иванович Давыдов. Легендарнейшая школа, великие люди, и Александр Александрович, конечно, знал их, - мало того, с Михаилом Ивановичем они дружили всю жизнь.
Во время собеседования он сказал мне: «Это даже хорошо, что ты окончил у Давыдова ординатуру. А всему остальному научишься здесь». Так и получилось. Он взял меня в штат отделения, началась моя карьера в Институте Вишневского, продолжается до сих пор и, я надеюсь, будет продолжаться.
Почему, как вы думаете, директор принял именно такое решение?
Мне сложно об этом судить. Как вышло, так вышло. Но я бесконечно благодарен судьбе, что получилось именно так, что я знал этих людей.
Сейчас скажу то, что понял через несколько лет работы у профессора Вишневского и теперь повторяю молодым докторам: не хочу никого обидеть, но торакальная хирургия – самая красивая, самая заставляющая думать. Я видел работу разных хирургов, но так, как работает торакальный хирург, – это что-то особенное…
Почему торакальная хирургия самая красивая?
Как говорит патриарх торакальной хирургии, академик Владимир Алексеевич Порханов, хирург должен оперировать так: первое - надежно, чтобы пациент поправился и не было осложнений; второе – быстро; третье – красиво. Но последнее дано совсем не каждому. До сих пор ходят легенды о том, как оперировал Сергей Сергеевич Юдин, как работали его руки… Все восхищались бескровными операциями Майкла Дебейки… Вот это и есть красота. А когда совпадают все три составляющие – надежность, скорость, красота, тогда хирурга можно назвать мастером, который достиг совершенства в своей работе. Но все эти составляющие настолько хрупкие и так друг в друга «перетекают»... Исполнение, сложность техники проведения операции в грудной полости, ее значимость для пациента… Все это вкупе для меня и делает торакальную хирургию самой красивой.
Во время встречи с профессором Вишневским его личность оказалась определяющей для вас? Или как ординатор вы были согласны на любое предложение Института?
Начнем с того, что не каждому было дано попасть на собеседование к профессору Вишневскому. И, я думаю, не стоит объяснять, что такое знакомство в одночасье определяет твою дальнейшую судьбу. Если ты имеешь хирургический опыт, какие-то взгляды на ту или иную специальность, то личность, с которой ты будешь работать, с которой хочешь брать пример, является основополагающей в твоем выборе.
То есть дело не в том, что вас привлекала торакальная хирургия…
Каждый студент медицинского института знает, что ему придется выучить хирургические болезни – толстые книжки, которые на 80% состоят из абдоминальной патологии. Более узкие специальности, ту же грудную хирургию, изучают, мягко говоря, не так подробно, как внутренние болезни и болезни органов брюшной полости. Мечтать со студенческой скамьи, что ты займешься грудной хирургией, - так не бывает. Спросите любого известного торакального хирурга – чаще всего скажут, что попали в специальность случайно.
Вы сказали, что своих учеников воспитываете в традициях профессора Вишневского…
Да, начиная с трех видов дисциплины, о которых мы говорили, и заканчивая подходами, наверное, да. Не люблю фразу «сейчас другое время» - да, оно другое, но классические человеческие отношения никто не отменял. Надо рассмотреть в человеке качества, которые позволят потом раскрыть его как хирурга. Конечно, два года ординатуры – бесконечно малый срок, но все же ребята могут увидеть разные отделения и решить, чем хотят заниматься. Тех, кто приходит к нам со студенческой скамьи, мы обязаны ввести в профессию: хирургические навыки, оснащение операционной, какой прибор и для чего нужен, как все происходит. Они ведь только что окончили институт, даже руки не умеют мыть правильно (кстати, старшая сестра операционного блока принимает у них «экзамен»: смотрит опытным взглядом, как доктор вымыл руки, потом берутся посевы на микробиологические исследования). Другая составляющая обучения в том, чтобы молодой человек заинтересовался хирургией в принципе, потому что многие, например, дрожать начинают при виде открытой раны.
Зачем же они приходят в хирургию, если дрожат?
Себя проверить.
Какие еще тесты для будущих хирургов проводят в вашем отделении?
Есть такой важный тест: знает ли ординатор анатомию настолько, насколько ее нужно знать, чтобы работать хирургом. Никто не сдавал с первого раза, - это нормально. Но если человек со второго-третьего раза на вопросы не отвечает, делаешь выводы… И дальше смотришь: как он себя ведет, как мыслит, какие книжки прочитал и так далее. Мы принимаем огромное участие в воспитании нового поколения хирургов. Может быть, я привнес уже что-то свое в обучение молодых врачей и что-то делаю по-другому, но базовые принципы, которые заложил профессор Вишневский, безусловно работают и будут дальше работать. Кстати, мы часто рассказываем ребятам о нем, приводим какие-то примеры: как он строил работу в отделении, как общался с коллегами и пациентами…
Вы довольны своими выпускниками?
Мне не стыдно ни за одного человека, который вышел от нас. Хочу заметить, что здесь ведь не специализированный институт по торакальной хирургии, поэтому ординатуры по торакальной хирургии нет (при этом наше отделение особенное, потому что мы занимаемся некоторыми вещами, которые никто не делает). Но ребята, которые с нашей помощью увидели себя именно в этой специальности, готовы окончить еще и специализированную ординатуру, чтобы стать торакальными хирургами.
В чем особенности вашего отделения?
Мы занимаемся и хирургией грудной стенки, и выполняем онкологические операции на легких, и операции на трахее. Лечим гнойно-воспалительные осложнения после хирургических вмешательств и различных заболеваний. Например, как осложненное течение пневмонии возникают плевриты и другие грозные проблемы, решить которые можно только хирургическим путем. Однако, если операция была проведена неправильно, она повлечет тяжелейшие осложнения, - мы специализируемся в том числе на их лечении. Поэтому наше отделение все знают, к нам часто обращаются из других клиник, из регионов, просят помочь.
Что в работе с профессором Вишневским было для вас самым интересным?
Я отвечу так. Когда ты с душой идешь на работу, тебя прямо тянет туда, ты добиваешься результатов и получаешь удовольствие от того, что получается все лучше и лучше, то тебя, если ты азартный человек, начинает это увлекать...
Он был азартным человеком?
Очень азартным. Эта пытливость ума, стремление что-то новое создать, что-то новое привнести… Ему многое было интересно. Любил эксперименты (а ты сделай вот так, докажи, что эта структура подойдет нам, а эта - не подойдет). Любил общаться с инженерами, в том числе с теми, кто работает с металлом, потому что в торакальной хирургии используются импланты из металла. Я уже говорил, что он постоянно разрабатывал всякие приспособления: как сделать такие фиксаторы, такие пластины, чтобы они были и функциональными, и удобными. И это правильно, я считаю: ведь если этим не заниматься, другие люди сделают это за тебя, а ты потом будешь у них технологию покупать. Некоторые из приспособлений шефа мы используем до сих пор.
Ваши научные интересы тоже формировались под влиянием Александра Александровича?
Конечно. Я однажды спросил: когда вы даете аспиранту тему диссертации, вы знаете, к чему приведет его работа? Он говорит: ну ты понимаешь, это сложный процесс, нужно провести эксперимент, сделать то и это… Потом помолчал и говорит – да знаю, конечно… Шеф ставил задачи, которые сотрудник, имеющий определенные навыки, должен был выполнять. Это и есть дисциплина в строю. Если сотрудник не справлялся, шеф делал выводы – надо продолжать дальше деятельность эту или не надо. Он мог крепко и отчитать, и наказать, но в этом и состоит работа, а как иначе? У нас серьезная отрасль, серьезная дисциплина, серьезная наука, - не всем дано заниматься этим. А научная продукция – двигатель прогресса. Мы же все-таки национальный Центр хирургии, не просто больница. С нас и спрос другой.
«У нас серьезная отрасль, серьезная дисциплина, серьезная наука. А научная продукция – двигатель прогресса. Мы же все-таки национальный Центр хирургии, не просто больница. С нас и спрос другой».
(А.А. Печетов, А.А. Вишневский и М.Ю. Пикунов на Кардиоторакальном конгрессе, Санкт-Петербург, 2009 г.)